Ну и Водопьянову: дорогой: Вы чего такой агрессивный? Никто по-моему не предлогал ни блювать кровью, ни рыгать пивом, ни даже писеть мочёй. Это форум где люди высказываются, а не плац где строем ходят

По обыкновению к девяти часам явившись в президентский дворец, от дежурного инструктора узнал, что президент, и этим утром воздержавшийся от прогулки в саду, находится у себя в кабинете и что с минуты на минуту ожидается приход самого Вышинского.
На постах уже не видно было наших блиставших выправкой солдат — днем раньше их сменили солдаты Красной Армии. Говорили, что начальник особого района политуправления Маргерс этим утром был особенно суетлив, уже несколько раз он являлся в вестибюль дворца, затем, ни слова не сказав, вновь выходил и на машине выезжал в город.
В вестибюле президентского секретариата, минуя кабинет Маргерса, я заметил, что дверь открыта. Хотел повидать Маргерса и вошел, но его там не оказалось. На письменном столе увидел три полуувядшие розы — одна белая и две красные. Рядом лежал маленький белый конверт, адресованный д-ру Карлису Улманису. По-видимому, розы были присланы днем раньше и предназначались- президенту, но перехвативший послание Маргерс не счел нужным вручить их адресату. Кто преподнес президенту розы цвета нашего государственного флага, узнать не удалось — конверт был пуст.
Я направился к адъютанту, чтобы в его кабинете дождаться прибытия Вышинского. Полковник Лукине под влиянием последних событий пребывал в угнетенном расположении духа. Вдруг в кабинет адъютанта вошел президент и осведомился, не пришло ли на его имя срочное послание Министерства внутренних дел, но получив отрицательный ответ, вернулся в свой кабинет. Близился десятый час, Вышинского еще не было. На мой вопрос, что могло бы быть причиной столь долгой задержки Вышинского, Маргерс таинственно ответил, что новое правительство с самого утра совещается в советском посольстве, и что министр и командующий армией в совещании не участвуют.
Ровно в десять, когда я еще находился в вестибюле, пропущенный в большие дворцовые ворота курьер принес из Министерства внутренних дел срочное послание президенту. Маргерс попытался перехватить пакет, но я успел помешать ему и напомнить, что во дворце пока еще распоряжается комендант и что это ведь не розы...
В пакете оказалось два заграничных паспорта — один на имя Кар лиса Улманиса, второй — на имя его личного секретаря Рудумса. Полковник Лукине попросил меня отнести оба паспорта президенту. Получив их, президент не скрывал своей радости по поводу разрешения на отъезд и, убедившись, что с визами все в порядке, с улыбкой сказал: «Теперь, комендант, могу вам сообщить, что завтра покидаю Латвию, уезжаю на запад», а через минуту задумчиво и грустно добавил: «Здесь мне уже нечего делать!». Слова президента прервал телефонный звонок. Некое лицо сообщило президенту, что предусмотренный ранее визит Вышинского не состоится, а вместо него во дворец тотчас прибудет профессор Кирхенштейн. Это неожиданное известие явно взволновало президента. Он попросил меня распорядиться впустить во двор машину профессора Кир-хенштейна.
Едва я успел выполнить приказ президента, как на территорию дворца въехала одна из правительственных машин, из которой вышел профессор Кирхенштейн, отныне — новый президент — и в сопровождении полковника Лукинса, направился прямо в кабинет президента. Аудиенция профессора Кирхенштейна длилась не более десяти минут. Покидал он дворец в мрачном настроении, даже забыл попрощаться с полковником Лукинсом и со мной. Сразу же после отъезда профессора Кирхенштейна было объявлено о визите посла Советского Союза. Не прошло и пяти минут, как во дворец прибыли советский посол Деревянский и его секретарь. В сопровождении полковника Лукинса оба направились прямо в кабинет президента. Прием длился 45 минут. Затем посол Деревянский оставил дворец один — без своего секретаря, который задержался в кабинете адъютанта. Не берусь утверждать, был ли этот господин на самом деле секретарем советского посольства, но как такового его мне представил посол.
После отъезда посла Деревянского, в размеренную жизнь дворца ворвалось смятение. Президент то и дело приглашал к себе адъютанта и секретаря президентской канцелярии Грандавса, приносившего президенту на подпись различные документы. Личный же секретарь президента неоднократно на спортивной машине выезжал в город. Суетились и дворцовые служащие — хозяйка, дворецкий, даже стряпуха: бегали, приносили из города покупки, чемоданы и белье из прачечной.
Около двенадцати дня ко мне в кабинет зашел полковник Лукине и сообщил о просьбе президента не покидать дворец. Я спросил, в чем причина такого волнения. Полковник ответил: «Как тебе известно, во время беседы с представителем Сталина Вышинским президенту было обещано, что после сдачи президентского поста преемнику, ему будет предоставлена возможность покинуть Латвию и направиться в одну из стран — по его личному усмотрению. Президент выбрал Швейцарию, с чем Вышинский согласился. Сегодня были присланы заграничный паспорт н визы. Однако, вопреки обещаниям, сегодня же во дворец явился профессор Кирхенштейн и заявил президенту, что весть о его отъезде из Латвии стала известна народу и вызвала в нем возмущение. Можно ожидать акты насилия и даже покушения на президента. В такой ситуации правительство не способно пресечь предполагаемые беспорядки и взять на себя ответственность за жизнь президента и посему вынуждено аннулировать паспорта, выписанные на имя президента и Рудумса.
Посол Советского Союза Деревянский, прибывший во дворец вместо Вышинского, выразил президенту сожаление по поводу необходимости отменить прежнюю договоренность. Поскольку правительство Латвии противится отъезду президента именно в Швейцарию, то бессилен и сам Вышинский — ведь правительство Советского Союза принципиально никогда не вмешивается во внутренние дела других государств. Затем посол Деревянский уведомил президента, что Вышинский от имени товарища Сталина предлагает президенту свою помощь и возможность уехать в Швейцарию через Советский Союз, т. к. в этом направлении дороги безопасны, он выражает уверенность, что правительство Латвии не будет этому препятствовать. И президент решился уже сегодня покинуть Латвию».
Боже, какая комедия, какой цинизм! Так вот для чего нужно было в советском посольстве созывать чрезвычайное заседание под председательством главного режиссера этой трагикомедии Вышинского.
Около 14 часов мной было получено распоряжение президента впустить на территорию дворца две машины советского посольства. Трудно было скрыть недоумение по этому поводу, ведь в дворцовом гараже находились готовые к выезду президентские машины, да и шоферы были на месте
Было уже послеобеденное время — на часах 14.40, когда полковник Лукине по телефону сообщил мне, что президент ожидает меня в своем кабинете. Войдя в кабинет я увидел президента, стоявшего у своего стола, на столе — лишь один белый конверт.
«Итак, комендант, — сказал он, — сегодня я уезжаю. Утром я сказал вам, что отъезд мой состоится завтра, однако за последние часы обстоятельства настолько изменились, что я должен покинуть Латвию уже сегодня. Я предполагал направиться на запад, но мой замысел сегодня был отвергнут. Мне предложили иной маршрут, но меня он не удовлетворил, и я выбрал третий, его одобрили, и вот я уезжаю на восток. Благодарю вас за добрую службу, и прошу вас принять этот скромный знак благодарности». Сказав это, он вручил мне лежавший на столе конверт.
Признаться, я был в полном замешательстве, в первый момент не знал даже, что делать, как себя вести. Президент, заметив мое смущение сказал: «...Всем своим сотрудникам я вручи.ч небольшое вознаграждение из своих собственных средств, до которых никому нет никакого дела». Я поблагодарил президента, взял конверт и положил его в карман. Президент минуту подумал и продолжил: «Передайте, пожалуйста, мой последний привет командующему армией генералу Клявиньшу, я не успел с ним попрощаться». И, подавая мне руку, добавил: «Еще раз благодарю и желаю всего наилучшего. Прощайте!».
Через миг в кабинет вошел полковник Лукине и сказал: «Пойдемте в вестибюль, президент тотчас уезжает». Я последовал за ним.
В вестибюле уже собралось довольно много провожающих — секретарь президентской канцелярии Грандавс, комендант города Риги полковник Юревич, помощник коменданта Рижского гарнизона Красной Армии, начальник охраны, начальник особого района политуправления Маргерс, управляющий Лацис, почти все постоянно живущие во дворце инструкторы — младшие офицеры Карлис Крауя, Андрей и Карлис Петерсоны, Мейнхард Каупиньш и др. У больших дворцовых дверей, как прежде, в парадной форме стоял швей- пар Блукис. В двух машинах, стоявших напротив главного входа, дворецкий размещал президентский багаж — около десяти небольших чемоданов.
Примерно через пять минут — ровно в 15 часов — президент в сопровождении личного секретаря Рудумса на лифте спустился в вестибюль. Он был одет в черно-зеленое осеннее пальто, на ногах — длинные сапоги, на голове — светлосерая фуражка. Обычно прези дент так одевался, когда совершал инспекционные поездки в провинцию. Казалось, он хочет еще раз попрощаться с нами, но, увидев в вестибюле столь много незнакомых лиц,, лишь поднял фуражку, сказав: «Прощайте, господа>, и направился прямо к выходу. Мы медленно следовали за ним. Проходя мимо швейцара, президент остановился: «А вы, Блукис, и впредь служите Латвии так же честно, как до сих пор».
Во дворе стояли готовые к отъезду обе машины советского посольства. У машины, подогнанной к главному входу, президента ожидал секретарь-советского посольства. Президент спросил у него по-русски: «Ну, а как с паспортами?». «Ваше превосходительство, все документы вы получите на границе», — ответил секретарь.
Президент и его личный секретарь сели во вторую машину, а секретарь советского посольства — в первую. Машины тронулись, а мы, солдаты Латвийской армии, приняли стойку «смирно» и, приложив руку к фуражке, в последний раз отдали честь президенту независимой Латвии и верховному главнокомандующему ее армии. Президент еще помахал нам, и машины быстрым ходом покинули территорию дворца, увозя его хозяина.
P.S. В конце этого повествования автор собственноручно, написал: «Верность своих воспоминаний клятвенно заверяю своим офицерским словом. Подполковник Оскар Нейманис. Декабря месяца 1941 года. Рига».
-----------------------------------------------------------------------------------
Газета «Атмода» № 10 (67), 5 марта 1990 г. стр.5.

Скорее всего вы правы, возможно, имела место двойная норма: в официальной сфере латвиезированная форма фамилии, а в личном общении - настоящая фамилия, так, в первом тексте упоминается капитан латвийской армии - Певозчиков. И личный пример, когда еще в советские времена в Литве вышла моя статья, то я был назван Prudnikas (на самом деле Прудник, но на самой конференции никто из литовцев меня Prudnikas'ом не звал -:)

25 октября 1939 года СССР навязал Латвии пакт о взаимопомощи, в результате которого она стала советским протекторатом. 29 октября сухопутные войска СССР (через железнодорожные станции Зилупе и Индра) начали прибывать в Латвию. Находившийся в Индре пост информационной службы штаба Латвийской армии вскоре стал посылать в Ригу тревожные сигналы: никто не мог точно сказать, какова численность вступивших в Латвию советских войск. Вооруженные Силы СССР прибыли на свою главную базу - в Лиепаю, внешний вид солдат, в сравнении с Латвийской армией, производил самое неблагоприятное впечатление. Политическая полиция констатировала: «Население проявляет особый интерес к выправке и строевому шагу наших (латвийских. — А. С.) солдат, сравнивает с выправкой солдат СССР, и сравнение это не в пользу русских». Очевидно, внешний вид и поведение красноармейцев вызывали оживленный обмен мнениями и в Латвийской армии, ибо ее командующий генерал Беркис и начальник штаба генерал Розенштейнс в секретном циркуляре от 7 ноября 1939 года приказывали: «В разговорах между собой наши солдаты должны воздерживаться от оскорбительных и неприязненных замечаний в адрес советской армии».
Советские военные были шокированы изобилием товаров в магазинах Латвии. Произошло то, о чем уже 21 октября сообщал из Эстонии посол В. Шуманис: началась лихорадочная скупка товаров. В. Шуманис писал министру иностранных дел В. Мун-терсу, что «первые моряки (советские. - А.С.) пришли в магазины за сапогами в сопровождении сослуживцев, которые должны были засвидетельствовать, что сапоги им действительно нужны. Покупатели были приятно поражены, когда им заявили, что не нужны ни свидетели, ни особые удостоверения, подтверждающие необходимость сапог».
В Латвии наибольшим спросом пользовались синяя костюмная ткань, ручные часы, велосипеды и обувь. Мануфактура покупалась в таком количестве, что у жителей Латвии возникла тревога: а хватит ли ее для них самих. Особенно радовались неожиданным покупателям владельцы многочисленных мелких еврейских лавок. Это даже побудило лиепайского раввина Нурока 17 ноября 1939 года обратиться в синагоге к верующим с просьбой быть лояльными гражданами Латвии, особенно при встречах с советскими военными.
Пребывание советских войск в Латвии создало немало бытовых проблем. Министерство внутренних дел 2 февраля 1940 года отмечало: «Многие автомобили, принадлежащие армии Советского Союза, все еще разъезжают без номеров. Из-за неумелого и безответственного вождения русские часто попадают в аварии, в которых материально и физически потерпевшими оказываются наши жители». Различие в культуре, уровне жизни и быта были столь заметны и вызывали в Латвии столь сильное удивление, что Министерство иностранных дел Латвийской Республики, информируя об этом послов за рубежом, 22 декабря 1939 года отмечало: «Советские солдаты говорят, что народ у нас бедный, ибо он неспособен раскупить все товары, имеющиеся в магазинах (!- А. С.). ... В происшествиях, имевших место ранее, видимо повинна «широкая натура» русских, на которой большевизм оставил след известной революционной бравады, и она подчас, не без определенной дикости, прорывается наружу под влиянием алкоголя. Советскими учреждениями предприняты шаги по предотвращению контактов подвыпивших советских военных с нашим гражданским населением».
20 ноября 1939 года кабинет министров Латвии назначил старшего агронома Министерства земледелия Крисберга председателем комитета по снабжению советских гарнизонов. В обстановке вспыхнувшей в Европе мировой войны экономика Латвии уже начала испытывать серьезные трудности, однако советские гарнизоны обеспечивались превосходно. Подобного снабжения советские военные в жизни не видывали. Например, в апреле 1940 года Латвия поставила мяса, масла, молока, яиц - по 1-й группе на 259 058 латов; овощей, фруктов (включая лимоны) - по 2-й группе на 72 604 лата; колбасы (в том числе копченой), ветчины, пива, лимонада - по 4-й группе на 30 304 лата, обуви и модных (!) товаров - по 12-й группе на 3766 латов. Поставим латвийских товаров и услуг охватывали всего 23 группы товаров. За первые четыре месяца 1940 года советские военные для личных нужд закупили различных предметов на 594 997 латов. Наибольшая сумма была ими израсходована на приобретение велосипедов. Был случай, когда советский солдат, ослепленный всем этим изобилием, удрал из части и выразил желание остаться в Латвии. Но местные власти, испугавшись ответных мер, отправили солдата обратно в часть. Нетрудно представить себе, какая судьба ждала его.
Утром 30 ноября советские войска вторглись в Финляндию, военно-воздушные силы СССР бомбили Хельсинки и другие финские города, убивая мирных жителей. Особенно пострадали небольшие города, поскольку противовоздушной обороной хорошо были защищены только Хельсинки и Випури. В маленьких городах, где было много деревянных домов, в результате бомбардировок возникли пожары.
Второй, наиболее тяжелый налет состоялся 13 января 1940 года. Тогда пострадал центр Хельсинки. Бомбы падали вблизи Латвийского посольства. К счастью, его не постигла участь посольства в Варшаве, которое 16 и 18 сентября 1939 года было уничтожено немецкой авиацией . . .
Положение Латвии, так же как Эстонии и Литвы, после агрессии СССР против Финляндии стало весьма щекотливым. Правда, 1-я статья договора от 5 октября 1939 года позволяла Латвии оставаться нейтральной и не обязывала ее защищать «жертву агрессии» - СССР, но вполне обоснованно приходилось считаться с ростом давления со стороны Советского Союза. Однако Советское правительство не принуждало Прибалтийские страны к объявлению войны Финляндии. Тем не менее уже в начале декабря 1939 г. возникли некоторые проблемы военного и дипломатического характера. В. Шуманис докладывал 5 декабря В.Мунтерсу, что, во-первых, в Эстонии допускают мысль, что Финляндию бомбят (летчики СССР. - А.С.) с баз, расположенных на территории Эстонии ... Во-вторых, русские летчики, боясь бомбить Финляндию, сбрасывают бомбы в море; 6 бомб сброшено на эстонский остров Найссаар. Эстонцы не предали этот инцидент гласности, однако дело было серьезное. Финны в ответ на налет с территории Эстонии сбросили 27 декабря 9 бомб на важный для эстонцев маяк на острове Вайндло... А русские 29 января, 1940 года - быть может по ошибке - сбросили 35 бомб вблизи эстонского поселка Конувере.
Латвия также боялась оказаться вовлеченной в этот военный конфликт. В конце декабря 1939 года близ Цесиса совершил вынужденную посадку советский самолет. «Откуда он прилетел, пока точных сведений нет; По одной версии - из Финляндии, по другой - он будто бы взлетел с одной из баз в Эстонии и заблудился», - констатировало Министерство иностранных дел 29 декабря. «Военное министерство сначала хотело отправить этот самолет русским на границу с Советским Союзом. Представитель торгпредства, прибывший по случаю аварии, требовал «отпустить» самолет, чтобы тот мог лететь на базу в Лиепаю. Вопрос улажен путем компромисса - к самолету прибыли механики с советской базы со своим бензином, и самолету разрешили лететь в Советский Союз», - отмечается в отчете Министерства иностранных дел ...
К проблемам военного характера прибавились и дипломатические. 3 декабря представитель Финляндии в Лиге Наций Р.Холсти вручил генеральному секретарю этой организации Жозефу Авенёлю просьбу созвать совет и пленарное заседание Лиги Наций и предпринять все необходимые шаги к прекращению агрессии. Прибалтийские страны – попали в неловкую ситуацию: весь демократический мир осудил агрессию, они же были сателлитами СССР и боялись прогневить могучего соседа. 14 декабря 1939 года СССР за неспровоцированное нападение на другое государство - члена Лиги Наций был исключен из сообщества. Страны Прибалтики официально воздержались от голосования. Однако В.Молотов был недоволен прессой Латвии и Литвы. В беседе с послом Литвы в Москве Л.Наткявичусом он в конце декабря 1939 года высказал упрек в адрес латвийской и литовской печати (особенно еврейских газет этих стран) в том, что к финнам они проявляют доброжелательность, а к СССР - «отвратительное отношение». Латвийское Министерство иностранных дел с опасением констатировало, что «положение прессы не из легких - русские о военных действиях передают лишь короткие сообщения, а финны намного более подробные; кроме того, из Финляндии поступают сообщения иностранных агентств и специальных корреспондентов газет». Официально занимая будто бы нейтральную позицию, министр иностранных дел Латвии В.Мунтерс не отказывался от конфиденциальных дипломатических мероприятий в пользу СССР, стремясь угодить советским руководителям. Посольство СССР с послом Деревянским, секретарем посольства Ярцевым, резидентом службы разведки, покинуло Хельсинки, а 22 декабря В.Мунтерс телеграфировал послу Латвии Я.Тепферу в Хельсинки: «Советское правительство просит установить контакт с двумя работниками посольства - Аваевым и Колчеевым, оставленными для охраны посольства, выяснить, как у них дела, грозит ли им какая-нибудь опасность и есть ли у них возможность уехать каким-либо путем. Отъезд все же не может состояться без особого распоряжения, которое, возможно, поступит через Вас. Уже на следующий день Тепфер, которого это задание отнюдь не привело в восхищение, ответил: «Установить прямой контакт невозможно. Телефон не отвечает, двери, ворота на запоре. Единственная возможность - обратиться через администрацию. Сообщите, можно ли, хотя задание чрезвычайно затруднит положение нашего посольства». В.Мунтерс, однако, не унимался. 28 декабря он снова телеграфирует в Хельсинки: «Сделайте еще одну попытку через двери, ворота. С финскими учреждениями без моего указания не вступать в связь».
Я.Тепфер 30 декабря уже злится: «Обе двери, ворота опечатаны. Телефон отключен, сигнал не действует. Вряд ли там кто живет. Дальнейшие попытки невозможны, они лишь скомпрометировали бы посольство».
В.Мунтерс был вынужден учесть предупреждение посла: «Прекратите попытки, но при возможности узнайте, что случилось с двумя упомянутыми работниками. Понимаю Ваши соображения, но если можно что-либо выяснить, это будет большой услугой». (Кому? Советскому правительству? - А.С.) Как видим, наличие посольства Латвии в Хельсинки могло быть выгодным для СССР. Но в то же время в конце декабря советский посол в Риге И.Зотов в частной беседе с Мунтерсом дал понять, что Союзу хотелось бы, чтобы Латвия признала териокское «правительство» О.Куусинена. Однако серьезного нажима в этом смысле, очевидно, не последовало, и Латвия сохранила отношения с законным финским правительством. Лига Наций призвала страны мира оказать Финляндии всю возможную помощь. Латвия же опасалась сделать что-нибудь в пользу финнов. Министерство иностранных дел 31 января 1940 года отмечало:
«Мы не участвовали ни в дискуссиях по поводу заявления Финляндии в Женеве, ни в голосовании за резолюцию и поэтому ничего не можем сделать для выполнения принятой резолюции».
Финляндия тем временем переживала большие трудности с продуктами питания, и правительство Латвии стремилось тайно сохранять торговые отношения с финнами. 1 февраля 1940 года В.Мунтерс телеграфировал Тепферу:
«Сообщите секретно фирме «Матти Паяри» в Хельсинки, которая хочет у нашего бюро по зерну купить рожь, что мы можем её продать не непосредственно финской фирме, а только через какую-нибудь шведскую фирму с отправкой зерна пароходом в Швецию». В Стокгольме фирма «Олсон» согласилась посредничать в доставке 5000 тонн латвийской ржи Финляндии.
Поистине серьезную и ценную помощь финнам оказывал радиоотдел Информационной службы Латвийской армии. Его руководитель капитан Карлис Пориетис представил достаточно обширные сведения об этом. К.Пориетис писал, что еще до советско-финской войны отделу военной радиоразведки удалось расшифровать несколько военных кодов НКВД, а также общевойсковой шифр Красной Армии, который применялся всеми родами войск во всех военных округах, но с разным ключом. С началом агрессии СССР против Финляндии, по инициативе руководства Латвийской армии (скорее всего - К.Беркиса, ибо К.Пориетис конкретных имен не называл), радиоотдел перешел к пеленгации русских радиостанций и расшифровке радиограмм. После расшифровки первых же радиограмм выяснилось, что русские на финском фронте в радиосвязи применяют свой код мирного времени. Расшифрованные радиограммы предоставлялись финнам, которые узнавали из них о направлении движения войск противника, их мощи, задачах, а также о положении окруженных сил и их снабжении. Служба дешифровки штаба Латвийской армии оказывала финнам очень большую помощь информацией о положении противника, особенно к северу от Ладожского озера, где финны и добились блестящих успехов. В свою очередь на Карельском перешейке русские части были сконцентрированы на небольшом пространстве, и там радио применялось мало, так как можно было использовать другие средства связи. К.Пориетис считал, что латыши помогли финнам достичь успехов 5 января 1940 года против 18-й советской дивизии к северу от Кители; 11 января против 168-й дивизии под Кители; против 139-й дивизии под Толваярви, против 75-й русской дивизии, шедшей на помощь 139-й дивизии; против 155-й дивизии под Июматси; против 163-й и шедшей ей на помощь 44-й дивизий к северу от Суомиссалми (этой победой финны предотвратили угрозу расчленения Финляндии на две части, когда советские войска двигались на Оулу, что на берегу Ботнического залива); против 54-й дивизии под Кухмо и против лыжной бригады полковника Далина.
То была поистине серьезная практическая помощь, которая, правда, оказывалась тайно, несмотря на призыв Лиги Наций ко всем странам: помочь жертве агрессии - Финляндии. Будучи протекторатом СССР, Латвия открыто помочь ей уже не могла. Секретная же помощь была весьма полезной, «за полученную поддержку финны были нам очен» благодарны», - писал К.Пориетис. Ночью на 12 марта финны капитулировали и подписали в Москве мир. Очевидно, еще 11 марта правительство Латвии должно было считаться с наихудшим исходом: разгромом Финляндии, падением Хельсинки. 11 марта Тепфер, выполняя указания Мунтерса, в присутствии секретаря посольства Зирниса уничтожил в помещении посольства секретную переписку, относящуюся к периоду с 5 декабря 1939 года по 11 марта 1940 года. Латвийскому правительству пришлось также закрыть свое консульство в Виипури, ибо город заняли русские и он теперь стал Выборгом, и освободить почетного консула Латвии Генри Хагмава, гражданина Финляндии, от занимаемой должности. Разумеется, это было не слишком серьезной потерей. 14-16 марта в Риге состоялась последняя конференция министров иностранных дел Прибалтийских стран, которая с удовлетворением констатировала, что наступил мир между СССР и Финляндией. Конференция выразила готовность к дальнейшему развитию торговых, культурных и научных связей с СССР. Латвия готовила свою книжную выставку в Москве в начале апреля, затем - выставку, посвященную народному здравоохранению и охране труда, а 7 мая в Риге намечался концерт в ознаменование 100-летия со дня рождения П.И.Чайковского.
Тревога о будущем, однако, не покидала К.Улманиса. В конце марта 1940 года по его заданию вдова бывшего директора государственной канцелярии Д.Рудзитиса, а затем министр общественных дел А.Берзиньш посетили знаменитого рижского ясновидящего Э.Финка и расспросили его о будущем Латвии. «Латвия есть и будет свободной», - ответил прославленный прорицатель. И прорицатели, как мы видим, могли ошибаться . Тем временем в Москве разрабатывались иные планы, в которых Чайковскому не оставалось места. Поначалу неудача в Финляндии отсрочила гибель прибалтийских стран. Теперь это время пришло. Западные державы с апреля 1940 года завязли в войне, которую уже никто не назвал бы странной. Будто в насмешку над дружественностью литовцев к России, Сталин начал уничтожение самостоятельности стран Прибалтики именно с Литвы. 3 мая посол СССР в Каунасе Н.Поздняков пытался выпытать у директора политического департамента Министерства иностранных дел Литвы Э.Тураускаса, не заключила ли Литва военной конвенции с Латвией и Эстонией? Тураускас ответил, что никакой конвенции нет, что о ней и речи не было. Вечером 25 мая литовский посол в Москве Л.Наткявичус выдал въездную визу заместителю народного комиссара обороны СССР генералу А.Лактионову, который якобы отправлялся в инспекционную поездку по советским гарнизонам в Литве, а фактически должен был вести подготовку к ее оккупации.
Поздним вечером того же дня Л.Наткявичус был вызван к Молотову. Против правительства Литвы выдвинули обвинение в насильственном похищении двух советских военных. 29 мая ТАСС опубликовал выдержанное в грубых тонах лживое заявление о похищении водителей танковой бригады Шмаговца («исчез» в период с 18 по 26 мая) и Писарева («исчез» с 24 по 27 мая) и убийстве 12 мая младшего офицера Бутаева. Согласно заявлению ТАСС Бутаев исчез еще в феврале, а застрелен был 12 мая. Ни во время исчезновения, ни в «день убийства» Советское правительство шума не подняло, а теперь для оправдания будущей оккупации Литвы фабриковалась одна ложь за другой. 4 июня Молотов потребовал немедленного прибытия литовского премьера А.Меркиса в Москву. В тот же день Народный комиссар обороны СССР Тимошенко в беседе с Л.Наткявичусом предусмотрел урегулирование «инцидента» мирным путем, а о Бутаеве сказал: «обыкновенная сволочь». 7 июня, когда Меркис прибыл в СССР, на границе энкаведешники грубо обыскали его купе, а на вокзале в Москве премьера демонстративно встречали чиновники более низкого ранга. Молотов утверждал, «что младшего офицера Бутаева застрелили литовцы ... В конце мая в Алитусе какой-то аптекарь в своем саду стрелял из револьвера ворон, а русские высказывают подозрение, что он пытался стрелять в красноармейцев, находившихся поблизости. В начале июня литовцы выслали из Алитуса каких-то пятерых женщин, которые стирали красноармейское белье: у полиции было подозрение, что они попутно занимались проституцией*. (* Эти прачки и в Латвийской республике находились под наблюдением. 12 апреля 1940 года директор департамента порядка Министерства внутренних дел А. Ауструмс отмечал, «. . . что у этих прачек происходят пьянки», во врем которых советские офицеры становятся весьма откровенными. Так, 5 апреля Вентслилсе в доме № 21 по улице Лиела к жене Доната Трушелиса, прачке, явился какой-то советский лейтенант. Они выпили, и офицер сообщил Трушелису: «Через три месяца Латвия будет наша».)
И вот этих женщин русские якобы требуют обратно. Приведенные случаи проливают свет на характер претензий русских», - докладывал в Ригу посол Латвии в Литве Л.Сэя, информируя Ригу о переговорах в Москве.
8 июня французское агентство Гавас сообщило: «В Вильнюсе продолжается расследование советско-литовских инцидентов . . . Уже предприняты некоторые шаги: усилен надзор полиции в местах, расположенных поблизости от советских баз, усилен надзор за иностранцами и, наконец, введены изменения в процедуру выдачи виз. Кроме того, проживающим в Вильнюсе польским беженцам дано распоряжение покинуть город до 15 июня».
Бедные поляки! СССР и Германия уничтожили их государство, осуществив в сентябре 1939 года четвертый раздел Польши. Теперь полякам не давали покоя даже в Литве, где власти в поисках лиц, совершивших «преступление» против советских военнослужащих, стали в этом подозревать поляков.
9 июня состоялась вторая беседа Молотова с Меркисом. Теперь Молотов «предлагал» целый букет «нарушений». Л. Сэя 11 июня информировал Мунтерса: «Молотов говорил об отношениях Литвы с Латвией и Эстонией. Он нашел в этих отношениях несколько неясных и даже подозрительных моментов. Насколько известно в Каунасе, Молотов упоминал следующее: 1) конференции министров иностранных дел Прибалтийских государств участились; 2) Литва заключила с Латвией и Эстонией конвенции военного характера; 3) состоялось назначение литовского военного атташе в Таллинне и эстонского - в Каунасе; 4) состоялись взаимные посещения высоких военных деятелей; 5) премьер-министр Меркис опубликовал в таллиннской газете «Балтии тайме» показательную статью . . .» Эти «обвинения» были смехотворными. Меркис в своей статье призывал к более тесным культурным связям между народами Прибалтики, а встречи дипломатов и военных деятелей во время войны были вполне нормальным явлением. Никаких военных или других альянсов между всеми странами Прибалтики не существовало, Эстония, Литва и Латвия не были способны даже защищать самих себя, не говоря уже о каких-то угрозах в отношении СССР.
11 июня Меркис в третий раз встретился с Молотовым. 12 июня в полдень он вернулся в Каунас и несколько часов спустя принял Л. Сэю. Меркис проинформировал его о последней беседе с Молотовым: ничего нового. Продолжается пересказывание старых историй, особенно различных случаев с красноармейцами. Разговор с Молотовым всегда бывает чрезвычайно тяжелым, а атмосфера как «на Лубянке» . . .
Латвийский консул в Вильнюсе Ф.Донас в свою очередь сообщил 12 июня, что до последних событий «в литовском обществе высказывались мысли о том, что большевики являются друзьями Литвы. Поэтому нота СССР 29 мая сего года произвела на литовскую общественность впечатление грома среди ясного неба. Большое волнение возникло и в среде нелитовцев... В стремлении доказать свою добрую волю и искреннее желание найти виновных полиция проводит в предместьях Вильнюса по ночам облавы, охватывающие целые районы города». 14 июня поздним вечером Молотов в Кремле вручил министру иностранных дел Литвы Урбшису ультиматум, принять который надлежало к 10 часам утра: Литве следовало сформировать новое правительство и впустить в страну советские войска в достаточном (!?} количестве.
15 июня началась оккупация Литвы, примерно в 17.15 Каунаса достигли первые советские бронемашины и легкие танки, а президента Сметоны уже не было в столице. Не рассчитывая на милость оккупантов, президент незадолго до прихода советских войск в Каунас отправился в изгнание. Вечером 15 июня в Каунас прибыл В.Деканозов, заместитель комиссара иностранных дел, начавший формировать новое литовское правительство и ставший фактическим губернатором.
Л.Сэя передал в Ригу: «Толпа дружелюбно отнеслась к войскам, но какого-либо восторга не проявляла, за исключением некоторых мест в Старом городе, где компактной массой живут евреи. Они очень старались показать войскам свое расположение, в то время как настоящие литовцы были значительно сдержаннее».
Если бы сдержанные и все же дружелюбные литовцы знали, что их ждет в ближайшем будущем, какую судьбу их стране готовит подручный Берии Деканозов!
По сведениям германского военного атташе в Литве полковника Юста, «на 27 июня число вторгшихся в Литву советских войск достигало уже 100 000 человек. И они все продолжали прибывать».
Следующей была Латвия. 16 июня в 13.00 послу Латвии в Москве Ф.Коциньшу было предписано через час явиться в Кремль, где Молотов зачитал ему советский ультиматум. Молотов потребовал отставки латвийского правительства и заявил, что переговоры с К.Улманисом о формировании нового правительства будет вести либо посол СССР в Риге В. Деревянский, либо специально уполномоченное на это лицо. В Латвию немедленно будут введены войска в количестве двух корпусов . . . Вечером 17 июня Ф.Коциньш в Москве провожал заместителя Молотова А.Вышинского, выезжавшего в Ригу наблюдать за ходом оккупации. На вокзале генеральный секретарь комиссариата иностранных дел Соболев и заведующий отделом Прибалтийских государств Лисяк, также провожавшие А.Вышинского, заверили, что ввод советских войск в Латвию протекает в образцовом порядке.
Латвийское правительство вполне обоснованно отказалось от сопротивления, которое привело бы к кровопролитию, но все равно не спасло бы страну от гибели. Так же как в Литве, где советские войска, начавшие быстрое продвижение к Каунасу, чтобы по возможности быстрее оккупировать его и взять в плен президента Сметону, шли со своих баз в Гайжуни, Пренае, Алитусе, то есть с территории Литвы, так и в Латвии, не дожидаясь воинских соединений из СССР (которые должны были начать поход 17 июня в 5 часов утра), советские танковые части вечером 16 июня и в ночь на 17 июня вышли со своих баз в Вентспилсе и начали движение на Талсы и дальше на Ригу ...
В годы второй мировой войны многие государства были временно оккупированы и утратили свою независимость. Все они обрели ее после войны, все, за исключением трех . . . Эстонии, Латвии, Литвы . . .
____________________________________
«Даугава», журнал, май (155) 5, 1990, Рига. Стр. 83-91

Занятно насколько всё изменилось при большивиках в самой России: ведь латыши в 39-м навярняка помнили русских и российские войска 20-летней давности. Видимо, их поразил контраст. Сами русские этой страшной деградации умудрились не заметить, новот со стороны оказалось видно

Ну так не будем забывать что с ними СССР считалось поскольку-постольку. Ну а бомбёжки (вполне варварские) Хельсинки и других городов -- скажем хорошо известный факт: "горячие финские парни" называли это "Сталинским хлебом" -- типа обещает Сталин всех хлебом обеспечить -- вот вам и получите.

А дело не в том, как к кому относилось чужое правительство. Дело-то в собственном поведении. Чем его внутри себя не оправдывай, преступление-то имело место, как и нарушение нейтралитета.

К сожалению, система на работе не дает выйти на некоторые, особо показательные, страницы...

Не известно было ли оно санкционировано или кто-то лично просто подсуетился.

Ну, возьмите напр фотографию унтер-офицера Жукова из его же книги -- и чем хуже французов? Имхо так и лучше выглядит.

Так он - унтер, а я про рядовых говорю. И еще раз: не могу с работы доступ к нужным картинкам полоучить, а то разница сразу бы в глаза бросилась.

Там же написано, что занимался этим делом целый отдел Генштаба. Он что ж, "лично подсуетился"? Чё-то не верится...

В конце мая 1941 года наш полк был направлен в Литенские лагеря. 13 июня сменился командир полка. На место полковника-лейтенанта Приедитиса пришел капитан Федоров. Состоялся парад, который приняли Приедитис, Федоров и комиссар Рябчев. После парада нам было сказано, что всем офицерам следует явиться в штаб 14 июня в 14.00 для встречи с новым командиром. Мы разошлись по домам (большинство офицеров жили вне лагеря). На следующий день я засомневался, стоит ли идти в штаб, поскольку отец очень звал меня домой. Но чувство долга пересилило.
Полковой комиссар отметил по списку мое прибытие. Я спросил, в каком снаряжении следовало явиться и нужно ли брать с собой питание. Мне ответили, что состоятся показательные ночные учения, которые возглавят высокопоставленные офицеры из Москвы, и утром мы уже вернемся. Были поданы крытые брезентом армейские машины. Увидев, что большинство уже явилось (некоторые находились в командировках, отпусках), комиссар дал команду: «По машинам!»
И мы поехали. Направления я не смог определить, так как машины были крытыми. По дороге капитан Бергс сказал, что в Гулбене нас уже ждут зарешеченные вагоны. Но мы этому не поверили.
Ехали недолго. Остановились возле какого-то леса, по команде вылезли из машин. «В колонну по два стройся!» В голове колонны встали Федоров, Рябчев и некто в гражданской одежде. Вошли в лес. Здесь по обеим сторонам дороги стояли солдаты НКВД с автоматами и винтовками. Через некоторое время прозвучала команда: «Первая шеренга налево, вторая - направо» (т. е. встать спиной друг к другу). Командир взял полевую сумку, посмотрел куда-то и отдал приказ: «Господа офицеры, наша сегодняшняя задача - руки вверх!» Из леса выскочили солдаты и приставили каждому к груди автомат или штык. Рядом со мной стоял старший лейтенант (кажется, его звали Фелдманис). Он чуть пошевелился, тогда один из солдат ударил его прикладом по голове. Тот упал весь в крови. Один из политруков вытащил пистолет и пристрелил его.
Нельзя было даже головой пошевелить. Всех заставили лечь на живот и вытянуть руки. А на опушке леса стояли пулеметы. С нас срывали петлицы, знаки различия, отбирали содержимое карманов - деньги, часы, носовые платки и т. д. В этот момент на дороге показался крестьянин на лошади. Его остановили, увели, послышались выстрелы.
Позже подъехали открытые грузовики. Нас разместили в них: первой четверке сесть спиной к борту, следующим - на колени к первым и т. д. У кабины стояли люди из НКВД. Отвезли на станцию Гулбене, где стояли зарешеченные вагоны, куда нас и завели. К вечеру тронулись в путь. Подвозили людей и из других полков. Несколько дней мы были без еды и питья. В Плявиняс я нацарапал на папиросной коробке записку и выбросил в окно. Мои родные ее получили. В Даугавпилсе к нам присоединили литовских офицеров. Под Москвой видели немецкие самолеты, началась война. Потом Красноярск, баржей - в Дудинку, 10 августа по узкоколейке - в Норильск. Уже шел снег, и мы очень мерзли на открытых платформах.
Думаю, впоследствии в Литене расстреляли тех, кто вернулся из командировок, отпусков и т. д., когда уже поздно было вывозить их в Сибирь.
Публикации Иманта БЕЛОГРИВСА
Даугава», журнал, май (155) 5, 1990, Рига. Стр. 93-94

Это так считает автор? Он свидетель?

А с таким подходом получается, что вообще ни одному слову ни из одной статьи верить нельзя. Так что ли?

Нет, не так: не "неверить" а "относится с некоторой долей здорового скепсиса". Мало ли кто и что напишет?

Ну и чем же Вам именно эти не угодили? К тому же это ведб "20-е годы", причём совершенно не ясно какие именно 20-е. Но спичь то был помниться о сравнении русских и нерусских времён ПМВ?